|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Интерес к насекомым у меня проявился очень рано. Первым запомнившимся положительным впечатлением из детства было ощущение коготков большой толстой гусеницы на моей ладони. Взрослые не всегда понимали, что насекомые мне нравятся, и частенько раздавались крики «уберите эту гадость с ребенка». Потом разнообразные гусеницы, жуки, пауки и улитки жили у меня в качестве домашних питомцев. Самым высоко продвинутым существом на моем попечении тогда была шпорцевая лягушка (сейчас я уже доросла до содержания гекконов). Какую выбрать профессию вопрос никогда не стоял, только энтомологом, ну, в крайнем случае, я была согласна на зоологию беспозвоночных. Осуществление данного жизненного плана было упорным, но путь нелегок и напоминал заплыв против течения, которое меняло свою интенсивность в разные периоды.
Самым успешным шагом было, пожалуй, поступление в биологический класс школы 57, где пришлось выдержать немалый конкурс. Моя очередь на собеседование подошла поздно, я устала и отвечала вяло, поэтому экзаменаторы дали домашнее задание, а именно подготовить рассказ о мимикрии у насекомых. Я извлекла все доступные сведения из "Жизни животных" и прочих домашних книг и, не удовлетворившись результатом, поехала на биофак в библиотеку и выпросила там несколько книг о мимикрии под залог комсомольского билета, так как паспорта тогда у меня еще не было. То, что школьница проникла во взрослую библиотеку, выполняя научное задание, видимо произвело впечатление и меня приняли в класс. Биологическое образование, полученное в 57 школе, позволяет мне сейчас на равных конкурировать с выпускниками биофаков.
Весь наш класс был нацелен на поступление на биофак. Мы знали его до каждой трещинки в паркете, так как там проходили некоторые занятия по биологии, кружки для школьников, биофаковские олимпиады. Это была мечта, для многих неосуществимая, мешало даже то, что тридцать юных и неплохо подготовленных биологов из 57 школы создали конкуренцию друг другу. Две мои попытки поступления на биофак МГУ не получились. Из одноклассников кто-то стал поступать в августе (экзамены в МГУ проходили в июле) в пед- или мединституты, некоторые решили идти поработать, чтобы попытаться поступить на биофак в следующем году. Я выбрала вариант идти работать и ходить вечером на подготовительные курсы. После года мытья пробирок в Институте иммунологии, меня одолела такая тоска по учебе, что после второго провала на биофак, я, в августе, стала поступать в ТСХА, и так как мне туда не очень хотелось, не волновалась и легко поступила. Привлекла кафедра Защиты растений, где была энтомология, но, проучившись год, стало понятно что ничего хорошего в «тимирзяевке», кроме энтомологии, не было. Уровень студентов был потрясающе низким (Первые уроки вузовской математики были посвящены процентам! И никто, кроме пары москвичей, не знал, как их вычислять!), а отношение начальства попахивало рабовладельчеством. Не удавалось съездить в лес на выходные, все свободное время мы что-то строили или дежурили на учебных полях, охраняя их от ворон. Вместо полевых практик у нас были уборка картошки и работа в овощехранилище. Однако кафедра энтомологии и ее заведующий Ю.А. Захваткин делали все возможное, чтобы облегчить жизнь продвинутых студентов и приблизить ее к университетской. Устраивались заседания энтомологического кружка, куда приходили с докладами такие замечательные ученые как А.П. Расницын и Г. М. Длусский.
К концу первого года группа защиты растений потеряла самых успевающих студентов, мы не выдержали обстановки. Мне до сих пор стыдно перед Ю.А. Захваткиным за свой побег. Я решила попытаться поступить на биофак еще раз, принесла документы в приемную комиссию и долго колебалась, третий раз провалиться было страшно. Тут пришла на помощь симпатичная участливая женщина, как потом оказалась Е. М. Антонова, и посоветовала идти обходным путем. Она сказала, что конкурс очень большой и человеку со стороны, если он не гений, пробиться на биофак трудно. Тогда это был очень популярный факультет и туда шел особый отбор. Вспомнив заседание кружка с участием А.П. Расницына и его рассказы про ископаемых насекомых, я сделала маневр и выбрала кафедру палеонтологии на геологическом факультете. Туда я поступила очень легко.
На кафедре палеонтологии желание заниматься ископаемыми насекомыми встретили с удивлением. Здесь сконцентрировались свои энтузиасты - или по динозаврам, или по аммонитам. Впрочем, через пару лет появился еще один оригинал, выходец из КЮБЗа, который изъявил желание изучать ископаемых змей. Тем не менее кафедра пошла навстречу и организовала контакт с ПИНом, с Лабораторией артропод под руководством уже знакомого мне А.П. Расницына. Мы решили, что биологические знания следует добывать самостоятельно. Я записалась в секцию, чтобы освободить часы за счет физкультуры, перезачла часть базовых предметов из ТСХА и рискнула пропускать такие предметы как экономика минерального сырья. Появилось время прослушать ряд курсов на биофаке и пройти большой практикум по энтомологии. Малый практикум А.П. Расницын прошел со мной в частном порядке, он давал задания и помогал добыть нужных насекомых, я их выполняла и приносила на проверку в ПИН. Летом меня отправили на Звенигородскую биостанцию, чтобы под руководством Г. М. Длусского научить полевой энтомологии.
Несмотря на столь горячее участие в моем развитии, вскоре выяснилось, что в ПИНе начались очередные сокращения и взять меня в аспирантуру или даже лаборантом не могут. Однако, менять насекомых на что-либо еще мне не хотелось. Даже на беломорской биологической практике для палеонтологов я выпросила тему насекомые литорали. Вскоре случай помог моему упорству, о котором среди геологов уже ходили легенды; слухи достигли верхних этажей университетской высотки, где угнездились географические кафедры. Там работал уникальный специалист, первый в России профессиональный энтомолог-четвертичник, С. В. Киселев. Так я начала первые шаги в своей любимой специальности.
Основное поле деятельности Киселева лежало в Колымской низменности. Этому были важные причины: остатки насекомых в вечной мерзлоте очень хорошо сохраняются, четвертичные отложения в Колымской низменности широко развиты и охватывают практически весь период без пробелов, так как эта область не подвергалась покровным оледенениям. И еще у Киселева был хороший контакт с колымской экспедицией МГУ. Таким образом на первую производственную практику мне пришлось ехать на Колыму (признаюсь, без особого энтузиазма). Это теперь я энтузиаст севера и не знаю в мире места интереснее чем Колымская низменность. Моей задачей было отбирать образцы на насекомых и промывать их через сито. Образец брался объемный, несколько картофельных мешков породы, мы сбрасывали их с речного обрыва на пляж и далее я стояла у воды с ситом целый день за промывкой. Кругом тишина, замечательная природа, и никого рядом, так как все геологи сидят на обрыве и долбят мерзлоту, а я внизу у воды. Мне такая работа очень пришлась по душе. Когда уставали руки и спина, я делала перерывы, собирая современных жуков или кости ископаемых млекопитающих, которых вокруг были сотни. Наиболее интересные сборы жуков хранятся сейчас в ЗИНе. После поля я познакомилась с Б. А. Коротяевым, с которым много лет продолжается плодотворное сотрудничество. Во время студенческих каникул я стала выбираться в Ленинград, позже в С. Петербург, поработать в ЗИНе, используя разные, иногда экзотические возможности устроиться с жильем.
Далее в моей карьере встречное течение усилилось и чуть не снесло на берег. После окончания университета с красным дипломом меня, видимо пожалев, оставили на кафедре лаборантом. Ну никаких возможностей не было у кафедры пристроить человека с экзотической специализацией. Об аспирантуре и речи не шло. Возможности для научной работы в должности лаборанта были сильно ограничены. Потом наступила перестройка и зарплаты стало не хватать даже на то, чтобы доехать до работы. Нужны были дополнительные заработки, но лаборант должен сидеть дежурить все рабочие часы и обслуживать занятия. Пришлось покинуть университет, тем более перспективы выбраться из лаборантов не намечалось. Около 10 лет прошло на выживающих, как говорят в среде иммигрантов, должностях. Я работала в школе, в домах пионеров, делала на заказ рисунки животных для музея и муляжи беспозвоночных. Когда тоска стала невыносимой, я уговорила директора школы дать мне направление в целевую аспирантуру в ПИН, чтобы вернуться в науку. Мне пошли навстречу, хотя в школе моя аспирантура не была нужна, директор оказалась добрым человеком, кроме того, к тому времени кадровый вопрос в ПИНе утратил прежнюю остроту, работа в академии перестала быть столь престижной. Руководителем согласился быть А. Г. Пономаренко.
Материала по ископаемым жукам оставалось много еще с двух студенческих практик, но появилась возможность поездки на север в составе Российско-Германской экспедиции и набрать еще образцов в новом районе – дельте Лены. Вернуться после перерыва на север, в тундру, к любимому занятию, было счастьем, к тому же облегчался вопрос выживания, так как немецкие коллеги старались нас подкормить. После поля каждому была дана возможность съездить в Германию поработать месяц, при чем заниматься своей работой, а платили за этот месяц стандартную немецкую зарплату. Ее потом удавалось растянуть на оставшийся год. С немцами у нас прошли несколько интересных полевых сезонов в дельте Лены и на Новосибирских островах, набрана большая коллекция современных жуков из труднодоступных районов, а ископаемых оказалось столько, что еще не весь материал удалось довести до ума. После защиты кандидатской диссертации, я наконец то получила работу по специальности, стала сотрудником лаборатории артропод в ПИНе. Это было счастливое время, когда казалось, что направление моего движения и течения совпали. А теперь я живу и работаю в Канаде. Почему? Мне было очень хорошо в ПИНе среди интересных людей, возможность заниматься наукой, финансовая помощь со стороны немецких коллег, необъятное поле исследований, где каждая поездка приносит уникальные результаты.
Однако судьба взбрыкнула с самой неожиданной стороны, и, оставшись в родном городе без крыши над головой, пришлось сильно задуматься как жить дальше. Как раз с событиями в личной жизни совпало объявление в Интернете на арктическом сайте, что в Англию требуется постдоктор на изучение четвертичных жуков Аляски. Хотя опыта работы с американской фауной у меня не было, и английский, как у многих выпускников советских школ сильно хромал, имелся хороший полевой навык именно в четвертичной энтомологии и именно на севере. Английский профессор Скотт Элайс (американец по происхождению) устроил собеседование по телефону. Мои публикации он знал и научная сторона его не интересовала, он прежде всего спросил, доводилось ли мне сталкиваться с медведями и волками. А мне, конечно, доводилось: и на Колыме, и на Чукотке медведи водятся в изобилии. Я призналась, что вообще то медведей я боюсь. Это и было то, что он хотел услышать, остальные претенденты отнеслись к проблеме несерьезно, потому что опыта контактов с крупными хищниками не имели.
Мы с сыном, с ограниченным набором предметов из прошлой жизни (по 20 кг на каждого), отправились в незнакомый мир. Большое спасибо Скотту Элайсу, который все три года помогал нам решать самые различные проблемы, включая устройство ребенка в школу или поиски жилья. Огромную моральную поддержку оказало знакомство с семьей Макса Барклая, куратора жуков в Британском музее естественной истории, он и его жена Светлана, окончившая, как и я, кафедру палеонтологии, сильно облегчили адаптацию в чужой стране. К тому же мне удалось неплохо поработать с прекрасной коллекцией, куратором которой работает Макс. Ко времени поездки на Аляску я уже немного познакомилась с американскими жуками. В поле на Аляску меня послали в одиночестве. Скотт по состоянию здоровья ехать не мог, но хотел тем же рейсом лететь в Америку на конференцию и помочь мне с грузом полевого оборудования. Однако, как и большинство энтомологов, в быту маститый профессор оказался несколько рассеян. За день до поездки он обнаружил, что его американский паспорт просрочен и нужно делать новый, иначе в страну не пустят. Поэтому я летела одна и таскала груз на пересадках челночным способом. На Аляске меня должны были встретить канадские коллеги, из которых только начальника Дуэня Фрозе я видела раньше на конференции. Тревожило также распространенное мнение о западном стиле работы, дескать, из-за феминизма женщинам в поле в Америке помогать не принято, хоть согнись пополам под тяжелым мешком; а образцы у меня тяжелые, не менее 200 кг нужно промыть чтобы получить приличную фауну ископаемых жуков. И эти килограммы, часто состоящие из жидкой свежеоттаявшей грязи, надо доставить к воде для промывки. В Российском поле мне всегда помогали или даже ставили в подручные студента.
Впрочем, опасения оказались напрасными, канадцы проявили себя с самой положительной стороны и таскать мешки самостоятельно приходилось редко. Работали мы на реке Юкон, передвигались на лодке. Я, видимо, тоже приглянулась, и когда срок службы в Лондоне закончился, меня пригласили продолжить быть постдоктором в Канаде. Мы провели два сезона на реке Олд Кро и ряд сезонов отработали на золотых приисках Клондайка. По Олд Кро уже было несколько старых публикаций, но Клондайк оказался чистым белым пятном. Увы, в университете Альберты срок контракта тоже скоро кончается и снова встает проблема поиска работы, впрочем эта проблема знакома многим коллегам на Западе.
Нас, четвертичных энтомологов, очень мало, почти все мы знакомы лично, и знаем что проблемы с работой очень актуальны. Так, в Канаде работал великолепный специалист Джон Мэтьюз и его ученица Алиса Телка. Тем не менее, при реорганизации канадской геологической службы, их сократили, Джона досрочно отправили на пенсию (в 55 лет), Алиса осталась безработной и организовала свою фирму по определению ископаемых жуков и семян, работает по контрактам с геологами. В то время еще работала Анне Морган в Торонто, хотя вскоре она то же вышла на пенсию. Других специалистов в стране не было. Вроде и уникальная специальность, результаты интересные не только для энтомологов, но и для стратиграфии, реконструкции природных обстановок, а не особенно востребованы в официальном научном обществе. Я очень надеюсь что развитие энтомологии и науки вообще, когда-нибудь отойдет от строгой канализации и пограничные или редкие направления не будут угнетаться.
Насчет хобби. Я люблю все связанное с жизнью на природе, туризм, лыжи. Дома постепенно образуется небольшой зоопарк, сперва появилась тигровая саламандра, потом два леопардовых геккона и аквариум с рыбками и лягушками. Животных надо кормить, отчего в квартире поют сбежавшие сверчки. У меня имеется также писательский зуд, именно поэтому данный текст длиннее необходимого. О приключениях в Англии и Канаде я регулярно пишу репортажи своим знакомым, их постепенно выкладывают на сайт туристской группы «Трамвай 11».