|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Обложка книги из серии
|
Постоянно интересующийся развитием нашего сайта Александр Федорович Емельянов (кстати, он был в молодости колеоптерологом, а не цикадологом) неоднократно напоминал о пробеле в нашем перечислении упоминаний жуков в произведениях классической прозы - у нас не фигурировал знаменитый эпизод с жуком в церкви из книги Марка Твена "Приключения Тома Сойера". И вот дошла очередь и до этой книги. Наличие в Интернете полного текста повести позволило быстро провести микроисследование и найти, помимо самого памятного, еще два эпизода с жуками. Ниже мы приводим целиком главу про жука в церкви и фрагменты еще двух глав.
В первом эпизоде с колеоптерологической точки зрения все ясно - героем там
выступает крупный рогач.
В девятой главе интересная ошибка (и только у одного переводчика!) - у Твена речь идет явно о жуке-точильщике, именуемом у многих
народов "часами смерти" (у нас есть подробный рассказ С.С. Ижевского об этом жуке), а в переводе Н. Дарузес говорится о жуке-могильщике, который здесь совсем
не при чем. Интересно, что К.И. Чуковский оказался более сведущим в энтомологии, и в его переводе "Тома Сойера" жук совершенно верно назван точильщиком. Если Ваши дети еще не читали эту повесть, то лучше раздобудьте
им перевод Корнея Ивановича.
Еще более случайными персонажами являются божья коровка и навозник в 14-ой
главе. Возможно, что шары в Северной Америке катают немногие навозники, и
наши скарабеидологи смогли бы определить жука до рода.
---------------------------------------------
Текст с сайта "Библиотека Максима Мошкова" - www.lib.ru
---------------------------------------------
Пер. с англ. Н. Дарузес,
изд. ХудЛит, Москва, 1977 г.
OCR Палек, 1998 г.
Названия глав из перевода К. Чуковского:
изд. Лениздат, С-Петербург, 1993 г.
---------------------------------------------
Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол маленький
церкви, а скоро начал собираться и народ к утренней проповеди. Ученики
воскресной школы разбрелись по всей церкви и расселись по скамейкам вместе с
родителями, чтобы быть все время у них на глазах. Пришла и тетя Полли. Сид и
Мэри сели рядом с ней, а Тома посадили поближе к проходу, как можно дальше
от раскрытого окна и соблазнительных летних видов. Прихожане заполнили оба
придела: престарелый и неимущий почтмейстер, знавший лучшие дни; мэр со
своей супругой - ибо в городишке имелся и мэр, вместе с прочими
ненужностями; судья; вдова Дуглас - красивая, нарядная женщина лет сорока,
добрая душа, всем известная своей щедростью и богатством, владелица
единственного барского дома во всем городе, гостеприимная хозяйка и
устроительница самых блестящих праздников, какими мог похвастать
Сент-Питерсберг; почтенный согнутый в дугу майор Уорд со своей супругой;
адвокат Риверсон, новоявленная знаменитость, приехавшая откуда-то издалека;
местная красавица в сопровождении стайки юных покорительниц сердец,
разряженных в батист и ленты. Вслед за девицами ввалились целой гурьбой
молодые люди, городские чиновники, - полукруг напомаженных вздыхателей стоял
на паперти, посасывая набалдашники своих тросточек, пока девицы не вошли в
церковь; и, наконец, после всех явился Примерный Мальчик Вилли Мафферсон со
своей мамашей, с которой он обращался так бережно, как будто она была
хрустальная. Он всегда сопровождал свою мамашу в церковь и был любимчиком
городских дам. Зато все мальчишки его терпеть не могли, до того он был
хороший; кроме того, Вилли постоянно ставили им в пример. Как и всегда по
воскресеньям, белоснежный платочек торчал у него из заднего кармана - будто
бы случайно. У Тома платка и в заводе не было, поэтому всех мальчиков, у
которых были платки, он считал франтами.
После того как собралась вся паства, колокол прозвонил еще один раз,
подгоняя лентяев и зевак, и в церкви водворилось торжественное молчание,
нарушаемое только хихиканьем и перешептыванием певчих на хорах. Певчие
постоянно шептались и хихикали в продолжение всей службы. Был когда-то один
такой церковный хор, который вел себя прилично, только я позабыл, где
именно. Это было что-то очень давно, и я почти ничего о нем не помню, но,
по-моему, это было не у нас, а где-то за границей.
Проповедник назвал гимн и с чувством прочел его от начала до конца на
тот особый лад, который пользовался в здешних местах большим успехом. Он
начал читать не очень громко и постепенно возвышал голос, затем, дойдя до
известного места, сделал сильное ударение на последнем слове и словно
прыгнул вниз с трамплина:
О, мне ль блаженствовать в раю, среди цветов покоясь,
Тогда как братья во Христе бредут в крови по пояс!
Он славился своим искусством чтения. На церковных собраниях его всегда
просили почитать стихи, и как только он умолкал, все дамы поднимали кверху
руки и, словно обессилев, роняли их на колени, закатывали глаза и трясли
головами, будто говоря: "Словами этого никак не выразишь, это слишком
хорошо, слишком хорошо для нашей грешной земли".
После того как пропели гимн, его преподобие мистер Спрэг повернулся к
доске объявлений и стал читать извещения о собраниях, сходках и тому
подобном, пока всем не начало казаться, что он так и будет читать до второго
пришествия, - странный обычай, которого до сих пор придерживаются в Америке,
даже в больших городах, невзирая на множество газет. Нередко бывает, что чем
меньше оправданий какому-нибудь укоренившемуся обычаю, тем труднее от него
отделаться.
А потом проповедник стал молиться. Это была очень хорошая, длинная
молитва, и никто в ней не был позабыт: в ней молились и за церковь, и за
детей, принадлежащих к этой церкви, и за другие церкви в городке, и за самый
городок, и за родину, и за свой штат, и за всех чиновников штата, и за все
Соединенные Штаты, и за все церкви Соединенных Штатов, и за конгресс, и за
президента, и за всех должностных лиц; за бедных моряков, плавающих по
бурному морю, за угнетенные народы, стонущие под игом европейских монархов и
восточных деспотов; за тех, кому открыт свет евангельской истины, но они
имеют уши и не слышат, имеют глаза и не видят; за язычников на дальних
островах среди моря; а заключалась она молением, чтобы слова проповедника
были услышаны и пали на добрую почву, чтобы семена, им посеянные, взошли во
благовремении и дали обильный урожай. Аминь.
Зашелестели юбки, и поднявшиеся со своих мест прихожане снова уселись.
Мальчик, о котором повествует эта книга, нисколько не радовался молитве: он
едва ее вытерпел, и то через силу. Во все время молитвы он вертелся на
месте; не вникая в суть, он подсчитывал, за что уже молились, - слушать он
не слушал, но самая суть давно была ему наизусть известна, известно было
также, что после чего будет сказано. И когда пастор вставлял от себя
что-нибудь новенькое, Том ловил ухом непривычные слова, и вся его натура
возмущалась: он считал такие прибавления нечестными и жульническими. В
середине молитвы на спинку скамьи перед Томом уселась муха и долго не давала
ему покоя - она то потирала сложенные вместе лапки, то охватывала ими голову
и с такой силой чесала ее, что голова чуть не отрывалась от туловища, а
тоненькая, как ниточка, шея была вся на виду; то поглаживала крылья задними
лапками: и одергивала их, как будто это были фалды фрака; и вообще
занималась своим туалетом так невозмутимо, словно знала, что находится в
полной безопасности. Да так оно и было; как ни чесались у Тома руки поймать
ее, они на это не поднимались: Том верил, что в один миг загубит свою душу,
если выкинет такую штуку во время молитвы. Однако при последних словах
проповедника его рука дрогнула и поползла вперед, и как только сказано было
"аминь", муха попалась в плен. Тетя Полли поймала его на месте преступления
и заставила выпустить муху.
Проповедник прочел текст из Библии и пустился рассуждать скучным
голосом о чем-то таком неинтересном, что многие прихожане начали клевать
носом, хотя, в сущности, речь шла о преисподней и вечных муках, а число
праведников, которым предназначено было спастись, пастор довел до такой
ничтожной цифры, что и спасать-то их не стоило, Том считал страницы
проповеди: выйдя из церкви: он всегда знал, сколько страниц было прочитано,
зато почти никогда не знал, о чем читали. Однако на этот раз он
заинтересовался проповедью, хотя и ненадолго. Проповедник нарисовал
величественную и трогательную картину того, как наступит царство божие на
земле и соберутся все народы, населяющие землю, и лев возляжет рядом с
ягненком, а младенец поведет их. Но вся возвышенная мораль и поучительность
этого величественного зрелища пропали для Тома даром: он думал только о том,
какая это будет выигрышная роль для главного действующего лица, да еще на
глазах у всех народов; и ему самому захотелось быть этим младенцем, конечно,
при условии, что лев будет ручной.
После этого его мучения возобновились, потому что дальше пошли всякие
сухие рассуждения. Но вдруг он вспомнил, какое у него имеется сокровище, и
извлек его на свет. Это был большой черный жук со страшными челюстями -
"щипач", как называл его Том. Он сидел в коробочке из-под пистонов. Первым
делом жук вцепился ему в палец. Само собой, Том отдернул палец, жук полетел
в проход между скамейками и шлепнулся на спину, а палец Том засунул в рот.
Жук лежал, беспомощно шевеля лапками, не в силах перевернуться. Том косился
на него, всей душой стремясь его достать, но жук был очень далеко, так что
никак нельзя было дотянуться. Другие прихожане, не чувствуя никакого
интереса к проповеди, тоже нашли в жуке развлечение и начали искоса
поглядывать на него. Тут в церковь забежал чей-то пудель, одурелый и
разморенный от летней жары и тишины. Он соскучился в заточении и жаждал
перемены. Завидев жука, он сразу ожил и завилял хвостом. Он оглядел добычу,
обошел ее кругом, обнюхал издали, еще раз обошел кругом; потом осмелел,
подошел поближе и обнюхал; потом оскалил зубы и попробовал схватить жука, но
промахнулся; попробовал еще и еще раз; начал входить во вкус этого занятия;
улегся на живот, так чтобы жук был у него между передними лапами, и
продолжал игру; наконец утомился играть с жуком и стал рассеян и
невнимателен. Он начал клевать носом, голова его опустилась, мордой он
дотронулся до жука, и тот в него вцепился. Раздался пронзительный визг,
пудель замотал головой, жук отлетел шага на два в сторону и опять шлепнулся
на спину. Зрители по соседству тряслись от смеха, некоторые уткнулись в
платки, женщины закрылись веерами, а Том был совершенно счастлив. У пса был
глупый вид, да он, должно быть, и чувствовал себя дураком, но в душе был
полон возмущения и жаждал мести. Он подошел к жуку и осторожно атаковал его
снова: стал ходить вокруг и бросаться на него со всех сторон, хватал лапами
землю в каком-нибудь дюйме от жука, щелкал зубами еще ближе и мотал головой
так, что уши болтались. Однако немного погодя ему опять надоело играть с
жуком; он погнался за мухой, но не нашел в этом ничего интересного; побежал
за муравьем, держа нос у самого пола, но и это ему скоро надоело; он зевнул,
вздохнул и, совсем позабыв про жука, уселся на него! Раздался дикий вопль,
полный боли, и пудель стрелой помчался по проходу; отчаянно воя, он пробежал
перед алтарем, перескочил с одной стороны прохода на другую, заметался перед
дверями, с воем пронесся обратно по проходу и, совсем одурев от боли, с
молниеносной быстротой начал носиться по своей орбите, словно лохматая
комета. В конце концов обезумевший от боли страдалец прыгнул на колени к
хозяину; тот выкинул его за окно, и вой, полный скорби, все ослабевая, замер
где-то в отдалении.
К этому времени все в церкви сидели с красными лицами, задыхаясь от
подавленного смеха, а проповедь застыла на мертвой точке. Вскоре она
возобновилась, но шла спотыкаясь и с перебоями, ибо не было никакой
возможности заставить паству вникнуть в ее смысл: даже полные самой
возвышенной скорби слова прихожане, укрывшись за высокой спинкой скамьи,
встречали заглушенным взрывом нечестивого смеха, словно бедный проповедник
отпустил что-то невероятно смешное. Для всех было истинным облегчением,
когда эта пытка кончилась и проповедник благословил паству.
Том Сойер шел домой в самом веселом настроении, думая про себя, что и
церковная служба бывает иногда не так уж плоха, если внести в нее хоть
немножко разнообразия. Одна только мысль огорчила его: он ничего не имел
против того, чтобы пудель поиграл с его жуком, но все-таки уносить жука с
собой щенок не имел никакого права.